Гносеологический анархизм П.Фейерабенда.
«Фейерабенд, которого авторы эссе назвали «злейшим врагом науки», выглядел на фотографии страшнее остальных. Он ухмылялся в камеру, глядя поверх очков, державшихся на кончике носа, и, судя по виду, или предвкушал, или уже наслаждался результатами какой-то дьявольской шутки. Он походил на интеллектуальную версию Локи — бога зла в древнеисландской мифологии». Хорган Дж. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки / Пер. с англ. М. Жуковой. СПб.: Амфора, 2001. 479 с.
Пауль (впоследствии Пол) Фейерфбенд (1924 – 1994).
Родился в Вене.
Семья Ф. жила в Вене в неблагополучном квартале, и мать боялась выпускать сына на улицу. И он сидел дома. Было мало чего почитать, и когда Ф. попал в школу, то начал читать запоем.
К 16 годам он заработал репутацию ученика, который по физике и математике знает больше своих учителей.
Также Ф. увлекался театром и пением, и подумывал даже о карьере вокалиста.
Во время второй мировой войны его забрали в армию. Ему удалось поступить в офицерскую школу, где он учился так себе в надежде остаться на второй год, чтобы его не направили на поле боя. И действительно, несколько раз ему удавалось оставаться на второй год как неуспевающему. Однако однажды ему не повезло, и его отправили воевать.
От обычного солдата он дослужился до лейтенанта, но получил серьезное ранение в позвоночник и всю жизнь страдал от сильных болей. Сначала Ф. передвигался в инвалидном кресле, потом на костылях, затем — с помощью трости.
В области философии науки Ф. стал легендой, не только из-за его взглядов на науку и научный метод, но также благодаря тому, что был яркой, даже эксцентричной личностью.
В 1948 г. Фейерабенд изучал физику в университете Вены и встретил там Карла Поппера, который уже сделал себе имя, будучи оппонентом логического позитивизма, или Венского кружка. Ф. привлекли новаторские идеи Поппера. Между делом Ф. из физики уходит в философы и собирается писать диссертацию у Витгенштейна, беседы с которым в философском клубе привлекли Ф. в философию. Но В. умирает, и Ф. выбирает руководителем Поппера . Тот приглашает его к себе в Лондон в Лондонскую школу экономики, где Ф. какое-то время развивает идеи Поппера. В 1953 г. Поппер просит начальство выделить дополнительные средства финансирования, чтобы Ф. мог стать его ассистентом. Однако тот перестал разделять философско-методологические взгляды Поппера на научное знание и покинул его. Свою жизнь в философии Ф. начал фактически с написания статей, нападающих на труды Поппера.
Ф. работал в разных странах и разных вузах — в США, Новой Зеландии, Швейцарии. В США он работал в университете Беркли в Калифорнии, который прославился как один из лучших в мире вузов по подготовке физиков, экономистов и специалистов по высоким технологиям. Во время Второй мировой войны здесь велись исследования по созданию атомной бомбы. В 1960-е годы университет оказался в центре студенческих волнений, и хотя накал политической активности давно спал, университет Беркли до сих пор известен либеральной атмосферой и пацифистскими настроениями
В Беркли с ним знакомится начинающий физик Ли Смолин, о чем потом пишет в своей книге «Неприятности с физикой: взлет теории струн, упадок науки и что за этим следует».
Смолин получил степень по теоретической физике в университете Гарварда в 1979 г. Но был период, когда он всерьез подумывал бросить науку. Когда С. поступал в университет, он наивно верил, что будет окружен людьми, подобными Эйнштейну, Гейзенбергу, Бору. Однако вместо этого встретил равнодушие к фундаментальным и, тем более, философским проблемам физики, в частности, относительно времени и пространства. Его собственное представление о великом физике-теоретике было разбито, оказавшись иллюзией.
«Атмосфера была не философской; она была жесткой и агрессивной, доминировали нахальные, самоуверенные и самонадеянные люди, и в некоторых случаях оскорбительные к тем людям, кто не соглашался с ними».
Ему порекомендовали почитать книгу Фейерабенда «Против метода».
«Книга Фейерабенда сказала мне следующее: прекрати мечтания! Наука — это человеческая деятельность, такая же сложная и проблематичная, как и любая другая. Для науки нет простых методов, нет простых критериев того, кто хороший ученый, а кто нет. Никогда нельзя заранее сказать, что окажется успешным, а что, что сработает. Вы должны бороться за то, во что вы верите».
В итоге Смолин понял, что люди, с которыми он учился, на самом деле были великими учеными дня. Подобно всем великим ученым, они преуспели, поскольку их идеи были правильными и они за них боролись. «Не растрачивайте время сожалея о самом себе или ностальгируя о ученых прошлого, таких как Эйнштейн и Бор. Никто иной, кроме вас, не может развить ваши идеи, и никто иной, кроме вас, не может за них боротьс»я.
Много позже С. стал известным физиком, в том числе в области космологии. Чтобы поблагодарить Фейерабенда за сохранение своей карьеры, он послал ему копию своих тезисов на доктора философии. В ответ тот прислал ему свою новую книгу «Наука в свободном обществе» (1979) и пригласил повидаться с ним, если окажется в Беркли.
Спустя несколько месяцев они встретились. С Ф. был талантливый студент-физик, который тоже интересовался философией, и вот втроем они поехали в ресторан, где Ф. угостил их ланчем и рассказал про свою жизнь.
«В течение дня он рассказал нам свою историю. Он был одаренным подростком, но его занятия были прерваны, когда он был призван на фронт во Вторую мировую войну. Он был ранен на русском фронте, и затем в Берлине нашел работу после войны в качестве актера. Со временем он устал от театрального мира и вернулся к изучению физики в Вене. Он вступил в философский клуб, где открыл, что мог бы победить на любой стороне философских дебатов, просто используя умения, которые он освоил в актерской профессии. Это вызвало у него вопрос, а имеет ли академическая наука какое-либо рациональное основание. Однажды студентам удалось пригласить Людвига Витгенштейна прийти в их клуб. Фейерабенд был настолько впечатлен, что решил переключиться на философию. Он поговорил с Витгенштейном, который пригласил его приехать в Кембридж для совместных с ним исследований. Но к тому моменту, когда Фейерабенд попал в Англию, Витгенштейн умер, так что кто-то предложил ему поговорить с Карлом Поппером, который преподавал в Лондонской школе экономики. Так он попал в Лондон и начал свою жизнь в философии с написания статей, нападающих на труды Поппера».
После ресторана Ф. довез студентов на своей машине, где Смолин обнаружил надувной плот, который Ф. держал на случай 8-балльного землетрясения, если оно произойдет, пока он будет находиться на мосту через Залив Сан-Франциско.
Смолин был удивлен, обнаружив, что Ф. хорошо разбирается в современной физике. Ф. вовсе не был против науки, как это может показаться по прочтению его книг. Было ясно, что он любит физику, и он был лучше знаком с техническими тонкостями, чем большинство философов, которых Смолин знал. Его репутация как врага науки возникла, очевидно, потому, что он рассматривал вопрос, почему наука работает, как не имеющий ответа. Может потому, что наука имеет метод? Так действует и знахарь.
Дело в том, что Ф. сам обращался к знахарю, и ему помогло.
Возможно, спросил Смолин, наука использует математику. Но так действует и астрология, ответил Ф. и предложил объяснить детали различных вычислительных систем, используемых астрологами. Иоганн Кеплер, один из величайших физиков, сделал несколько вкладов в техническое усовершенствование астрологии, а Ньютон потратил больше времени на алхимию, чем на физику.
Фейерабенд был убежден, что наука является человеческой деятельностью, которая осуществляется предприимчивыми людьми. В свое время в философском клубе он открыл, что он мог бы победить на любой стороне философских дебатов, просто используя умения, которые он освоил в актерской профессии. Это вызвало у него вопрос, а имеет ли академическая наука какое-либо рациональное основание.
«Фейерабенд отвез нас назад в университетский городок Беркли. Прежде чем покинуть нас, он дал нам последний совет. «Просто делайте то, что хотите делать, и не обращайте никакого внимания ни на что другое. В моей карьере я никогда не потратил и пяти минут, делая то, что я не хотел бы делать.»
Фейерабенд и его вклад в вопрос о том, как работает наука
Смолин пытается ответить на вопрос Фейерабенда о том, как работает наука.
«Здесь, кажется, возможны два конфликтующих взгляда на науку. Один рассматривает науку как поле деятельности бунтовщиков, индивидуалов, которые приходят к великим новым идеям и тяжело работают на протяжении жизни, чтобы доказать их правильность. Это миф о Галилее, и мы видим, как он изжил себя сегодня в попытках нескольких в высшей степени достойных восхищения ученых вроде математического физика Роджера Пенроуза, теоретика по сложным системам Стюарта Кауффмана и биолога Линна Маргулиса. Затем имеется взгляд на науку как на консервативное согласованное сообщество, которое допускает малые отклонения от ортодоксального мышления и канализирует творческую энергию на продолжение хорошо определенных исследовательских программ.
В некотором смысле оба взгляда верны. Наука требует как революционности, так и консерватизма. На первый взгляд, это кажется парадоксальным. Как в течение столетий может преуспевать предприятие, чтобы требовать сосуществования революционности и консерватизма? Кажется должен быть какой-то трюк, чтобы привести революционность и консерватизм в долгосрочное и неуютное соседство внутри сообщества и, до некоторой степени, внутри каждого индивидуума тоже. Но как это выполнить?
Наука есть демократия, в которой каждый ученый имеет голос, но это никак не похоже на правление большинства. Однако, хотя высоко ценится индивидуальное суждение, консенсус играет решающую роль. В самом деле, какую позицию я могу занять, когда большинство в моей профессии принимает исследовательскую программу, с которой я не могу согласиться, даже если согласие с ней было бы мне выгодно? Ответ в том, что демократия намного больше, чем правление большинства. Это система идеалов и этики, которая выше правления большинства.
Таким образом, если мы должны доказать, что наука больше, чем социология, больше, чем академическая политика, мы должны иметь понятие, что наука есть то, из чего она состоит, но больше, чем идея самоуправляемого сообщества человеческих существ. Чтобы доказать, что особая форма организации, особое поведение хороши или плохи для науки, мы должны иметь базис для вынесения оценочных суждений, которые проходят за пределами того, что популярно. Мы должны иметь основание для несогласия с большинством, не будучи отмеченными как эксцентричные оригиналы.
Позвольте мне начать, разбив вопрос Фейерабенда на несколько более простых вопросов. Мы можем сказать, что наука прогрессирует, когда ученые достигают консенсуса по вопросу. Каковы механизмы, управляющие тем, как это происходит? Перед тем, как достигнут консенсус, часто имеются разногласия. Какова роль разногласий в подготовке пути для научного прогресса?
Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны вернуться к взглядам более ранних философов. В 1920е и 1930е в Вене выросло философское движение, названноелогическим позитивизмом. Логические позитивисты предполагали, что утверждения становятся знанием, когда они проверены (верифицированы) наблюдениями мира, и они утверждали, что научное знание является суммой таких проверенных (верифицированных) суждений. Наука прогрессирует, когда ученые делают утверждения, которые имеют проверяемое содержание, которое затем верифицируется. Их мотивом было избавление философии от метафизики, которая заполнила огромные тома утверждениями, не устанавливающими контакт с реальностью. В этом они частично преуспели, но их сдержанная характеристика науки была не последней. Имелось много проблем, одна из которых была в том, что не имелось нерушимой взаимосвязи между тем, что наблюдается, и тем, что определяется. Утверждения и предубеждения вползали в описания простейших наблюдений. Не практикуется, а, вероятно, даже и невозможно, разорвать то, что ученые говорят или пишут на мелкие атомы, каждый из которых соответствует наблюдению, очищенному от теоретизирования.
Когда верификационизм потерпел неудачу, философы предположили, что наука прогрессирует, поскольку ученые следуют методу, гарантирующему приход к истине. Предположения о научном методе были предложены такими философами, как Рудольф Карнап и Пауль Оппенхайм. Карл Поппер продвинул свое собственное предположение, которое заключалось в том, что наука прогрессирует, когда ученые предлагают фальсифицируемые теории – то есть они делают утверждения, которые могут быть опровергнуты экспериментом. Согласно Попперу, никогда нельзя доказать правильность теории, но если она выдержала многочисленные попытки доказать ее неправильность, мы можем начинать верить в нее – по меньшей мере, пока она окончательно не будет фальсифицирована.
Фейерабенд начал свою работу в философии с атаки на эти идеи. Например, он показал, что фальсифицирование теории не такая простая вещь. Очень часть ученые сохраняют веру в теорию после того, как она оказалась фальсифицированной; они делают это через изменение интерпретации эксперимента. Или они высказывают сомнение в самих результатах. Иногда это приводит в тупик, поскольку теория на самом деле не верна. Но иногда удержание веры в теорию перед лицом очевидных экспериментальных опровержений оказывается правильной вещью. Как вы можете сказать, в какой ситуации вы находитесь? Фейерабенд доказывал, что не можете. Разные ученые принимают различные точки зрения и принимают свои шансы такими, какими они будут рождаться в разработках. Нет общего правила, когда нужно отбрасывать теорию, а когда сохранять ей жизнь.
Фейерабенд также полностью раскритиковал идею, что метод является ключом для прогресса науки, показав, что в критических ситуациях ученый будет делать прогресс, отбросив правила. Более того, он доказал – убедительно, на мой взгляд, – что наука может дойти до полной остановки, если всегда следовать правилам «метода». Историк науки Томас Кун предпринял другую атаку на понятие «научный метод», когда он доказал, что ученые следуют различным методам в разные моменты. Но он был менее радикален, чем Фейерабенд; он попытался изложить два метода, один соответствует «нормальной науке», а другой соответствует научным революциям
Фейерабенд назвал свою концепцию «эпистемологическим анархизмом» (epistemological anarchism, который на русский чаще переводят как гносеологический). Что же это такое?
Анархизм – следствие двух принципов: принципа пролиферации и принципа несоизмеримости. Принцип пролиферации: нужно изобретать и разрабатывать теории и концепции, которые даже несовместимы с существующими и признанными теориями. Это означает, что каждый ученый — вообще говоря, каждый человек — может (должен) изобретать свою собственную концепцию и разрабатывать ее, сколь бы абсурдной и дикой она ни казалась окружающим. Принцип несоизмеримости: теории невозможно сравнивать, и это защищает любую концепцию от внешней критики со стороны других концепций. Если кто-то изобрел совершенно фантастическую концепцию и не желает с нею расставаться, то с этим ничего нельзя сделать: нет фактов, которые можно было бы противопоставить этой концепции, так как она формирует свои собственные факты; мы не можем указать на несовместимость этой фантазии с фундаментальными законами естествознания или с современными научными теориями, так как автору этой фантазии данные законы и теории могут казаться просто бессмысленными; мы не можем упрекнуть его даже в нарушении законов логики, ибо он может пользоваться своей особой логикой.
Автор фантазии создает нечто похожее на куновскую парадигму: это особый, замкнутый в себе мир; и все, что не входит в данный мир, не имеет для него никакого смысла. Таким образом, эпистемологический анархизм: каждый волен изобретать себе собственную концепцию; ее невозможно сравнить с другими концепциями, так нет никакой основы для такого сравнения; следовательно, все допустимо и все оправдано: «существует лишь один принцип, который можно защищать при всех обстоятельствах и на всех этапах развития человечества.
Это принцип — все дозволено». Anything goes.
История науки подсказала Фейерабенду еще один аргумент в пользу анархизма: все методологические правила, нормы когда-нибудь кем-нибудь нарушались. Более того, история показывает, что ученые часто действовали и вынуждены были действовать в прямом противоречии с существующими методологическими правилами. Нет универсальных методологических правил. Философия науки вообще не должна стремиться устанавливать какие-то правила научной игры.
Тем не менее, науку обычно представляют как некую унифицированную картину мира, монолит или монстра. В нашем понимании доминирует некое абстрактное представление об объективной науке, и это мешает нам использовать другие способы рефлексии. Нет единой науки, есть разные способы науки, говорит Ф.
Фейерабенд отличает свой эпистемологический анархизм от политического анархизма, хотя между ними имеется, конечно, определенная связь. Политический анархист имеет определенную политическую программу, он стремится устранить определенные формы организации общества. Эпистемологический же анархист иногда может защищать эти формы, так как он не питает ни постоянной вражды, ни неизменной преданности ни к чему — ни к какой общественной организации и ни к какой форме идеологии. У него нет никакой жесткой программы, он вообще против всяких программ. Свои цепи он выбирает под влиянием логического рассуждения, настроения, скуки, желая произвести на кого-нибудь впечатление и т.п. Для достижения избранной цели он действует в одиночку, но может примкнуть к какой-нибудь группе, если это покажется ему выгодным. При этом он использует разум и эмоции, иронию и деятельную серьезность, словом, все средства, которые может придумать человеческая изобретательность. «Не существует убеждения, — сколь бы «абсолютным» или «аморальным» оно ни было, — которое он отказался бы критически обсуждать, и нет метода, который бы он объявил совершенно неприемлемым. Единственное, против чего он выступает вполне определенно и твердо, — это универсальные нормы, универсальные законы, универсальные идеи, такие как «Истина», «Разум», «Справедливость», «Любовь», и поведение, обусловленное этими нормами».
В результате своего анализа деятельности родоначальников современной науки Фейерабенд приходит к выводу о том, что наука вовсе не рациональна, как считает большинство философов и ученых. Но тогда встает вопрос: если это так, если наука оказывается существенно иррациональной и может развиваться лишь постоянно нарушая законы логики и разума, то чем же тогда она отличается от мифа, от религии? — В сущности, ничем, — отвечает Фейерабенд. Действительно, что отличает науку от мифа? К характерным особенностям мифа обычно относят то, что его основные идеи объявлены священными: всякая попытка посягнуть на эти идеи наталкивается на табу; факты и события, не согласующиеся с центральными идеями мифа, отбрасываются или приводятся с ними в соответствие посредством вспомогательных идей; никакие идеи, альтернативные по отношению к основным идеям мифа, не допускаются, и если все-таки они возникают, то безжалостно искореняются (порой вместе с носителями этих идей). Крайний догматизм, жесточайший монизм, фанатизм и нетерпимость к критике — вот отличительные черты мифа. В науке же, напротив, распространены терпимость и критицизм. В ней существует плюрализм идей и объяснений, постоянная готовность к дискуссиям, внимание к фактам и стремление к пересмотру и улучшению принятых теорий и принципов.
Фейерабенд не согласен с таким розовым изображением науки. Всем ученым известно, и Кун выразил это с большой силой и ясностью, что в реальной — а не в выдуманной философами — науке свирепствуют догматизм и нетерпимость. Фундаментальные идеи и законы ревниво охраняются. Отбрасывается все, что расходится с признанными теориями. Авторитет крупных ученых давит на их последователей с той же слепой и безжалостной силой, что и авторитет создателей и жрецов мифа на верующих. Абсолютное господство куновской парадигмы над душой и телом ученых рабов — вот правда о науке. Но в чем же тогда преимущество науки перед мифом, спрашивает Фейерабенд, почему мы должны уважать науку и презирать миф?
Критика сциентизма
Нужно отделить науку от государства, как это уже сделано в отношении религии -к этому призывает Фейерабенд. Тогда научные идеи и теории уже не будут навязываться каждому члену общества мощным пропагандистским аппаратом современного государства, будет уничтожено господство науки в области народного образования. В школьном обучении науке следует предоставить такое же место, как религии и мифологии. Цель обучения должна состоять вовсе не в том, чтобы вложить в голову ребенка определенные догмы и схемы поведения, чтобы сделать его покорным рабом существующего строя, послушным винтиком громадной машины общественного производства. Основной целью воспитания и обучения должна быть всесторонняя подготовка человека к тому, чтобы достигнув зрелости, он мог сознательно — и потому свободно — сделать выбор между различными формами идеологии и деятельности. Пусть одни выберут науку и научную деятельность; другие — примкнут к одной из религиозных систем; третьи — будут руководствоваться мифом и т.п. Только такая свобода выбора, считает Фейерабенд, совместима с гуманизмом и только она может обеспечить полное раскрытие способностей каждого члена общества. Никаких ограничений в области духовной деятельности, никаких обязательных для всех правил, законов, полная свобода творчества — вот лозунг эпистемологического анархизма.
Современное состояние аналитической философии науки можно охарактеризовать как кризис. Парадигма, созданная логическим позитивизмом, разрушена, выдвинуто множество альтернативных методологических концепций, но ни одна из них не может удовлетворительно решить стоящих проблем. Нет ни одного принципа, ни одной методологической нормы, которые не подвергались бы сомнению. В лице Фейерабенда аналитическая философия науки дошла до выступления против самой науки и до оправдания самых разных форм иррационализма. Однако если исчезает всякая грань между наукой и религией, между наукой и мифом, то должна исчезнуть и философия науки.
О личности Фейерабенда
Ли Смолин в книге: Неприятности с физикой: взлет теории струн, упадок науки и что за этим следует» пишет о своем общении с Фейерабендом:
«… я послал Фейерабенду копию моих тезисов на доктора философии. В ответ он прислал мне свою новую книгу «Наука в свободном обществе» (1979) с замечанием, приглашающим меня повидаться с ним, если я когда-нибудь буду в Беркли. Несколькими месяцами позже мне случилось быть в Калифорнии на конференции по физике частиц и я попытался выследить его, но это оказалось еще той задачей. Он не соблюдал офисных часов в университете, да и на самом деле не имел офиса. Секретарь философского департамента улыбнулся, когда я спросил о нем, и посоветовал мне поискать его дома. Он был в телефонной книге на Миллер Авеню в Беркли Хиллз. Я мобилизовал мое мужество, позвонил и вежливо спросил профессора Пауля Фейерабенда.
Кто бы ни был на другом конце телефонной линии, он раскричался: «Профессор Пауль Фейерабенд! Это другой Пауль Фейерабенд. Вы можете найти его в университете», – и повесил трубку. Так что я вклинился в один из его классов, и нашел его готовым поговорить попозже, если только коротко. Но за несколько минут, которые он уделил мне, он предложил неоценимый совет. «Да, академический мир испортился, и нет ничего, что бы вы могли сделать с этим. Но не беспокойтесь об этом. Просто делайте то, что вы хотите. Если вы знаете, что вы хотите делать, и защищаете это, никто не будет прикладывать какой-либо энергии, чтобы остановить вас.»
Известный американский научный журналист и репортер, автор статей и интервью для National Geographic, Scientific American, The New York Times, Time, Newsweek, Джон Хорган также описывает свое общение с Ф. в книге «Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки» (The End of Science: Facing the Limits of Science in the Twilight of the Scientific Age):
(Фрагменты): «Я послал Фейерабенду льстивое письмо, поясняя, что хотел бы взять у него интервью. К моей радости, он ответил веселым, написанным от руки посланием, заявляя, что не возражает. Он живет в собственном доме в Швейцарии и иногда в доме своей жены в Риме. Фейерабенд дал мне номер телефона в Риме, а также вложил в конверт свою фотографию в переднике перед раковиной с горой грязной посуды. На этом фото он широко улыбается. Как он объяснил, фотография запечатлела его «за любимым занятием — мытьем посуды для моей жены в Риме». (…)
В результате я встретился с Фейерабендом в роскошной квартире на Пятой авеню холодным вечером за несколько дней до Хэллоуина. Квартира принадлежала бывшей студентке, которая разумно оставила философию в пользу торговли недвижимостью — и, очевидно, добилась некоторого успеха. Она встретила меня и проводила в кухню, где сидел Фейерабенд со стаканом красного вина. Он поднялся и, стоя несколько согнувшись, словно у него болела спина, поздоровался со мной. И только тогда я вспомнил, что Фейерабенд получил ранение в спину во время Второй мировой войны и был инвалидом.
Энергией и квадратным лицом Фейерабенд напоминал гнома. Во время нашей беседы он декламировал, ухмылялся, говорил вкрадчиво и шептал — в зависимости от точки зрения или темы — и одновременно размахивал руками, подобно дирижеру. Самоуничижение добавляло остроты его высокомерию. Он называл себя ленивым и болтуном. Когда я спросил о его позиции по какому-то вопросу, он сморщился.
— Нет у меня никакой позиции! — сказал он. — Если у тебя есть позиция, то она всегда оказывается спрятанной внутри. — И он изобразил работу невидимой отвертки, будто бы завинчивающей позицию внутрь. — У меня есть мнения, которые я энергично защищаю, а затем я понимаю, насколько они глупы, и отказываюсь от них.
За этой сценой со снисходительной улыбкой наблюдала жена Фейерабенда, Грация Боррини (GraziaBorrini), итальянский физик, которая была настолько спокойна, насколько Фейерабенд казался маниакальным. Боррини была студенткой Фейерабенда в Беркли в 1983 году, когда хотела получить второе высшее образование по специальности здравоохранение. Они поженились шесть лет спустя. Боррини иногда вступала в разговор, например, когда я спросил, почему Фейерабенд считает, что ученых приводит в ярость то, что он пишет.
— Понятия не имею, — ответил он, изображая святую невинность. — А что, в самом деле?
Боррини вставила, что она пришла в ярость, впервые услышав про идеи Фейерабенда от другого физика.
— Некто забирал у меня ключи от Вселенной, — пояснила она. И только после того, как она сама прочитала его книги, она поняла, что взгляды Фейерабенда гораздо тоньше и хитрее, чем заявляют его критики. —
Вот о чем вам следует написать, мне кажется, — сказала мне Боррини, — о великом непонимании.
— О, перестань, он же не мой пресс-атташе, — сказал Фейерабенд.
Как и Поппер, Фейерабенд родился и вырос в Вене. В ранней юности обучался актерскому мастерству и пению. Тогда же увлекся наукой — после того, как походил на лекции одного астронома. Фейерабенд не считал два своих увлечения несовместимыми и представлял себя одновременно оперным певцом и астрономом.
— Днем я практиковался в пении, вечерами играл на сцене, а поздно ночью смотрел на звезды, — сказал он. (…)
После войны он возобновил учебу в Венском университете и переключился с физики на историю; она ему надоела, он вернулся в физику, ему снова надоело, и в конце концов он остановился на философии. Его талант выдвигать абсурдные положения при помощи одной сообразительности привел его к мысли, что риторика, а не истина является самым главным для победы в споре. (…)
Фейерабенд преподавал в Бристольском университете до 1959 года, а затем переехал в Беркли, где познакомился с Куном. Как и Кун, Фейерабенд отрицал, что был антинаучен. А заявлял он в первую очередь то, что никаких научных методов не существует.
— Вот как обстоит дело в науке, — сказал Фейерабенд. — У вас есть кое-какие идеи, которые срабатывают, а затем возникает новая ситуация, и вы пробуете что-то еще. Это оппортунизм. Вам нужна коробка с инструментом, причем там должен лежать самый разнообразный инструмент. А не только молоток, гвозди и больше ничего.
Именно это он и имел в виду своей сильно раскритикованной фразой «пойдет все» (а не то, что обычно думали: одна научная теория не хуже другой). Ограничение науки частной методологией — даже такой свободно определяемой, как схема опровержимости Поппера или тип нормальной науки Куна, — разрушит ее, говорил Фейерабенд.
Фейерабенд также возражал против заявления, что наука выше других типов знаний. Его особенно разъярила тенденция западных государств навязывать людям против их воли продукты науки — будь то теория эволюции, атомные заводы или гигантские ускорители частиц.
— Церковь отделена от государства, — жаловался он, — а наука — нет!
Наука «дает захватывающие рассказы о Вселенной, о ее составляющих и развитии, о том, как возникла жизнь и все такое прочее», говорил Фейерабенд. Но донаучные «составители мифов» — певцы, придворные шуты и барды, — подчеркнул он, сами зарабатывали себе на жизнь, в то время как современных ученых содержат налогоплательщики.
— Население является хозяином и должно иметь право голоса. — Затем Фейерабенд добавил: — Конечно, меня обвиняют в крайностях, например, что я отбрасываю науку. Отбросьте идею, что наука всегда впереди. Вот так! Это лишь от случая к случаю. В конце концов, ученые по многим вопросам не соглашаются друг с другом. Люди не должны принимать на веру, когда ученый говорит: «Всем следует идти по этому пути».
Если он не против науки, спросил я, то что он имел в виду в своем заявлении в справочнике «Кто есть кто» о том, что все интеллектуалы — преступники? (…)
— Что означает слово «интеллектуал»? Оно относится к людям, которые думают над вещами дольше других. Но многие из них просто убивают других, заявляя: «Мы это выяснили».
Фейерабенд отметил, что многие индустриально неразвитые страны прекрасно обошлись без науки. Африканские бушмены «процветают в условиях, где любой западный человек умрет через несколько дней», сказал он.
— Теперь можно утверждать, что люди в нашем обществе живут гораздо дольше, но вопрос в том, каково качество жизни, а этот вопрос не решен. (…)
По заявлению Фейерабенда, люди имеют полное право отказаться от науки, если им так хочется. (…) В идеале, сказал он потом, детям нужно представлять как можно больше различных типов мышления, чтобы они могли свободно выбирать между ними.
(…) — Но разве преподавателям не следует указывать, что научные теории отличаются от религиозных мифов? — спросил я.
— Конечно. Я сказал бы, что наука сегодня очень популярна, — ответил он. — Но затем следует дать и другой стороне представить как можно больше доказательств, потому что другой стороне всегда дают на это мало времени.
В любом случае, так называемые слаборазвитые народы часто знают гораздо больше об окружающей среде, например о местных растениях, чем так называемые эксперты.
— Так что говорить, что эти люди необразованны — это просто… необразованность! (…)
Чуть больше чем через год после моей встречи с Фейерабендом «Нью-Йорк Тайме» сообщила, что «философ антинауки» умер от опухоли мозга. Я позвонил Боррини в Цюрих, чтобы выразить свои соболезнования и, разумеется, чтобы удовлетворить элементарное журналистское любопытство. Она была рассеянна. Это случилось так быстро. Пауль жаловался на головные боли, а затем, через несколько месяцев… Собравшись с силами, она гордо заявила мне, что Фейерабенд работал до последнего дня. Как раз перед смертью он закончил пробный вариант автобиографии. (Книга с типичным названием, которое мог придумать только Фейерабенд, — «Убивая время» (KillingTime) — была опубликована в 1995 году. На страницах, которые Фейерабенд писал в последние дни жизни, он сделал вывод, что любовь — это все, что имеет значение в жизни.)»
Основные работы Фейерабенда
Against Method: Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge (1975)
Science in a Free Society (1978)
Farewell to Reason (1987)
Killing Time: The Autobiography of Paul Feyerabend (1995)
Перевод и публикации трудов на русском языке
Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки.
Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания.
Фейерабенд П. Наука в свободном обществе.
Фейерабенд, П. Прощай, разум .